** танец как привычка

взгляду не мешая и движению
образ ежедневный и простой
рядом молчаливо и беспечно
танцем перед белой лентой трассы
бережет минуты и огни
стражников коварных переходов
светофоров вросших по колени
в смол асфальтных ветреные дни
иногда коснувшись лобового
в отзвуке шипящих тормозов
балерина ни сказав ни слова
молча возвращается назад
дрифт на нитке и она готова
снова фуэте свое вращать
охраняя ангелом дороги
матрицу водителя и олова
всех его кофейных передряг
сито оператора фонит
пикселями сот на телефоне
кто из них на ниточке висит
даже не понятно
дома на серванте ветеране
копия фарфоровой стоит
оберегом каско от осаго

** старый мой город

чаша фонтана купает осенние тени
небо фонит отражаясь в кузнечиках капель
тихо теряюсь в разрушенных старых кварталах
пыль реноваций мой город сравняла с войной
наполеона и острова странной елены
а хорошо там
где ты никому не мешаешь
четками времени перебирая слова
душу однажды угнали
неровной строкой удаленной
дома она там где вечно
танцует метель
горбик сугроба укрыв незаметной поземкой
в час засыпаний когда нет ни поз ни желаний
сдача усталого тела материи вне простыней

Сегодня время возвращения долгов всем, кто расширял ментальность вселенной словом, красками, музыкой, кино, актерством. Потребительское отношение к искусству осталось в прошлом. Труд художника — слепок реальности. Относящиеся к этим архитектурам с точки зрения нра/не нра - самый низкий уровень восприятия. Работа по ту сторону заключается в понимании образов, конфликта, деталей, сюжета. И это — труд осознания, дешифровки креативной картины реальности. Трудится художник не для салазок кайфа читателя, чтобы застолбить свой мир. Остальное — вторичная выгода. Как в школе, есть Лермонтов и есть Чернышевский. Одного любят, второго терпят. Для выживания сегодня важен другой алгоритм — труд понимания. И чем меньше нравится Лермонтов, и больше понимают Чернышевского, тем реже будут случаться 24 февраля. Ну а пока, политика отмены, русского, удмуртского, китайского, — и всего, что нарушает этот алгоритм.

**черный кофе

а ты придумала язык
который принимается без слов
заговорить волну где гроздьями висят
пустой лозы налившиеся капли
из подданных
без права на провал
рассыпаться в соцветьях диафрагм
настольных незеркалок объективов
из тулий обратив
венер орбиту вспять
карать и миловать
падать не вставать
а продолжать колючий терн интриг
воспринимать обыденно
как хлебных крошек звездную тревогу
усталость времени считая сном морщин
из идеалов одеяло не сошьешь
стегают ткань трагические роли
три нити жемчуга в дырявом сундуке
подбитом молью

событий речь еще не замолчала
под листопадом снега греет медь
чеканкой мелочи вливаясь в детский профиль
суть испытания первого
суметь
слить слово смерть
в виваты чашек
с горьким черным кофе
без молока и сахара начала

след шахматный в игре забытых женщин
прости за цифру и фальшивый жемчуг

** nihil

вещи остаются навсегда
тронутые голосом и взглядом
с крана убежавшая вода в чайнике бурлит
о чем то
рядом скатерти державной полотно
крошки формирующей в отряды
пока их рукой не соберешь и не сдашь
хранителю ведра
знающему все издержки быта
книгам с родословной от дворян
здесь уже не место но сейчас
радуются преданным рукам
их еще листающим из детства
падаешь в сакральные миры
быт в чужой фантазии купая
в спичечной коробке у плиты
нервных огоньков теснится стайка
библий текста нет но каждый роль
наполняет из предназначений
только иногда судьбы иной
требуя у рифм и озарений
гулкие метафоры хранят
образ их
не дав сбежать из дома
посмотрю на старое крыльцо
между надоело и знакомо
вожжи старых звуков распущу
став ничем бессмысленно фантомным

вещи оставляя навсегда

Вчера был "яркий", но по три, сегодня — "полный", но по пять...

Листаю пособие Д.Э.Розенталя " "Практикум по русскому языку для поступающих". В теме особые знаки при использовании иронических оттенков пример "закавычивания" классика. Это тот случай пунктуации, как в ситкоме, когда закадровый смех сигналит, эй, кринж, смейся, тут смешно. Цитата взята из автора "Пиковой дамы". Из "Онегина", как пример нечуткого читателя, который не поймет шуток гения.

"На модном слове "идеал" тихонько Ленский задремал".

Возникает вопрос, такие костыли лингвистов это упрек в сторону ограниченного читателя или неумелого автора, не способного обойтись семантикой. Ищу в инете, из первых нескольких отрывков этого текста - никаких тебе кавычек. Ищу в бумажном десятитомнике (М:"ХЛ", 1975, - С.110 — глава VI стих XXIII). Кавычек нет, но есть курсив, и судя по стоящим рядом еще некоторым курсивам, это тот самый ситкомовский смех.

Перечитываю стих, никакой иронии в отношении самого слова "идеала" не вижу. Над Ленским, да, стебается, но над "идеалом", ни-ни, просто приводит как фигуру речи. Такое дирижерство знаками и смыслами ставит читателей на уровень хора, где все, подчиняясь нотному стану типографии и пушкиноведов, должны читать не то, что он тогда написал, а то, что напечатали.

На стороне этой версии, ну хотя бы вот эти финальные строфы:

"Иных уж нет, а те далече,
Как Сади некогда сказал.
Без них Онегин дорисован.
А та, с которой образован
Татьяны милый идеал..."

Порылся в анналах графических знаков. Не все авторские символы переведены аутентично. Знак астерикс (*), который иногда используется как сноска, а иногда как параграф, (ныне звездочка, ку, Оля!!), там разделяет стихи "Пира во время чумы", заменяя некий авторский знак, смысла которому пока не нашел — два перечеркнутых слеша. А звездочки там, как пятое колесо, они сегодня ассоциируются с запиканным матом и сносками. Не лучше ли было оставить авторский, пусть и устаревший знак. Корнями он уходит к Мелетию Смотрицкому, начало XVII, автору одного из первых системных подходов к пунктуации. И там одна косая (ныне слэш) зовется знаком строчных препинаний — черта "/". И в обычном, не пушкинском варианте, обозначает для читателя короткую остановку при чтении. А вот знак параграфа — это уже смысловой акцент, переход на новую тему, даже не мысль.

Поискал "корректуру" филологов, сравнив черновики автора и типографию "ЕО". Есть изменения. Если учесть, что русский развивается, то это, наверное, нормально. Но если подумать, что некий редактор берет на себя смелость править то, что потом вольется в поколения и века, то, хочется все-таки читать первоисточник, а не его домыслы, как получилось с "идеалом".

Ниже, (скрин) варианта финала "Евгения Онегина" в беловой рукописи и в типографской печати.

В рукописи оригинал звучит так:
"О много, много рокъ отъялъ!
Блаженъ, кто праздник Жизни рано
Оставилъ, недопивъ до дна
Бокала яркого вина,
Кто не дочелъ Ее романа,
И вдругъ умелъ расстаться (хотя мне видится слово "разбраться") с нимъ
Как я с Онегинымъ моимъ"

Что изменилось в окончательном варианте:

1. Убраны заглавные с "Жизни" и "Ее", снижена тем самым их эмоциональная значимость для автора, и высокое "Жизнь" превращается в повседневное уровня "как жизнь?".

2. Бокал "яркого" вина стал бокалом "полного" вина". Я разницу вижу, где смысл смещается с насыщенности жизни на продолжительность (скоко там еще на донышке осталось). Тему глубоко не копал, может они там с издателями что-то решали, утверждать не стану. Но в беловом черновике "яркое" вино.

3. Удалена запятая между "кто не дочел ее романа, и вдруг умел...".

4. А вот перед "как я с Онегиным" — запятая добавлена. Мне кажется, здесь речь не о сравнении, хотя, о чем, мне трудно сказать. Но эта запятая — лишняя пауза, не входящая в авторский замысел. Если ему хотелось скороговоркой две строфы — значит, в этом был смысл, и даже если проинтонировать, читая слитно, а потом с паузой, будет заметно, как смысл с интонации "ай-да Пушкин, ай да ***" смещается в несвойственный для него финальный трагизм. Это состояние хорошо передает финальный залихватский серпантин вензеля с подтекстом, "наконец-то".

Спасибо тем, кто дочитал. Выходит, читая книги, читаешь версии, а кино, версии версий, а комиксы— версии в кубе.
Все это ИМХО, и может быть завтра, кто-то прочтет иначе...

Ку) Прикольно. Вы замечаете многое, что проходит мимо внимания обычного человека. А как быстро вы угадываете характер собеседника и становится ли он после вам не интересен?

Стараюсь не мотивировать и не гасить интерес, а пребывать в дзене позитивного равнодушия, погружаясь больше в слова, чем в чужие миры. Так безопаснее для их обладателей.